Супруг для богини [= Увядание розы ] - Наталия Орбенина

В тот день Вениамин Александрович отправился на кладбище, потому что уже не посещал усопшую жену неприлично долго. У могилы он увидел маленькую фигурку и поначалу рассердился, но, приблизившись, облегченно вздохнул:

– Это вы, Оленька? Слава богу, а я подумал, что снова посторонние! Неприятно, знаете ли, горевать на людях, точно на сценических подмостках играешь роль безутешного вдовца! – Он поклонился и поцеловал ей руку.

Девушка поспешно поднялась со скамейки.

– Конечно, Вениамин Александрович, я вас понимаю! – И она заторопилась уходить.

– Оля, не спешите. К вам мои слова не относятся! Вы же не посторонний нашей семье человек.

– Нет-нет, мне неловко вам мешать! Да я, собственно, уже собиралась уходить.

– Тогда подождите меня за оградой. У меня экипаж, я отвезу вас домой, – предложил Извеков.

Оля согласно кивнула и медленно двинулась по дорожке. Ей очень хотелось оглянуться, посмотреть на знаменитого вдовца. Стоит ли он на коленях, плачет, поправляет цветы? На похоронах он был явно не в себе. Не мог говорить у могилы, суетился во время похорон, раздражался на детей, плакал. Словом, не походил сам на себя. Это и понятно, такая потеря! Оля даже приостановилась, но потом устыдилась и быстро двинулась прочь с кладбища.

Извеков пришел через полчаса, и они поехали домой.

– Вы совсем перестали бывать у нас, – грустно заметил Вениамин Александрович.

Оля не нашлась, что ответить, и только вздохнула.

– Нет уж, милая, вы не вздыхайте, а вот сейчас и пойдемте!

– Прямо сейчас? – изумилась Оля.

– Да, именно теперь! Я настаиваю!

– Но…

– Никаких «но»! – сердито прокричал Извеков и уже совсем другим тоном добавил: – Вы были дружны с Тамарой, а мне дорого все, что с ней связано!

Экипаж приблизился к дому, Извеков подал девушке руку. Положив свою ладошку в его раскрытую ладонь, она почувствовала его теплоту, пульсацию крови и вздрогнула. По ее представлениям, рука безутешного вдовца должна была источать могильный холод. Поднялись в квартиру. Электрический звонок разнесся по безлюдным комнатам.

– Как, никого нет?! – в смятении воскликнула девушка. – А где же дети, где мисс Томпсон?

– Право, вы не поверите, но я, ей-богу, не знаю! – обескураженно пожал плечами хозяин дома. – Впрочем, это теперь частенько происходит. Да вы не стесняйтесь, не стойте на пороге, проходите и располагайтесь, где вам захочется!

Вениамин Александрович взял Олю под локоток и подвел к креслу в гостиной. Заходящее вечернее солнце последними лучами скользило по паркету, словно ища что-то. Оля остановилась посреди комнаты, ощущая волнующие токи прикосновения Извекова.

– Непонятна мне ваша робость, Ольга Николаевна! Ну, что с того, что мы одни? Дети, вероятно, уж скоро придут!

– Доселе такого не случалось, – продолжая испытывать неловкость, пробормотала девушка. – Впрочем, что вы имели в виду, говоря, что это теперь часто с вами происходит? – спросила она, чтобы переменить тему беседы.

– А! – печально протянул Вениамин Александрович. – Это, знаете ли, неудобно даже и объяснять. Раньше, при жизни Тамарочки, я и не ведал, что творится за дверями моего кабинета. Дети росли, как мне казалось, сами по себе, само по себе велось хозяйство, заказывался обед, оплачивались счета, прислуга выполняла свои обязанности тоже вроде бы без особого надзору. Словом, я был избавлен ровным счетом от всех суетных забот. Только творчество было моей епархией. Милая, дорогая жена старалась уберечь мою жизнь от приземленного бытия, чтобы я мог свободно парить в небесных высях! А нынче что делается? Чуть свет – под дверями крик, мальчики дерутся, разнимай, выясняй. Одному подзатыльник, другого в угол, оба в слезах, да и я тоже! Вера меня мучает, все требует внимания, придет в кабинет и сидит, или плакать без причины начнет, или нарядов несусветных требовать. Приходит тут как-то мисс Томпсон, пунцовая вся, и докладывает, что дочь моя уже не ребенок, ей полагается иное белье, надобно заказывать лифы, корсеты, панталоны и прочее. Я ей, мол, возьмите сколько надобно денег и закажите все, что считаете необходимым. Что я смыслю в подобных деликатных материях? Она же мне отвечает: если бы у девочки была мать, то они непременно поехали бы вместе выбирать да примерять, это же целое событие, покупка нового белья и гардероба! Отец же, то есть я, мало уделяет дочери внимания. Она тоскует, дуется, капризничает. Пришлось убивать время, сопровождать их обеих по лавкам и магазинам. К сожалению, гувернантка наша права, и для Веры это был настоящий праздник! Она давно не выглядела такой веселой!

А прислуга! Если бы вы знали, какая морока заказать обед, да чтобы оказалось съедобно! Рассчитаться с прислугой, да ничего не забыть, где вычесть, а где прибавить, заставить их работать засучив рукава! Ведь весь дом кувырком! Везде хаос и беспорядок! Приходится вникать в каждую мелочь, в каждый пустяк! Считать каждую копейку, иначе оберут до нитки! А счета, бог мой, домашняя бухгалтерия – это кромешный ад! Деньги уплывают черт знает куда! Словом, жизнь моя превратилась в сплошной кошмар, бывает, что иногда по нескольку дней я не переступаю порога кабинета, не беру пера! А ведь для художника это болото, медленное умирание!

Вениамин Александрович расстроенно махнул рукой. Оля не заметила, как перестала смущаться. Она ловила каждое слово Извекова и недоумевала.

– Вы, Вениамин Александрович, оттого в таком состоянии пребываете, что, как говорится, упали с небес да на землю. Когда мы с папенькой осиротели, в нашем доме мало что изменилось из того, что относится к хозяйству.

– Ваш отец замечательный человек и талантливый доктор. Его профессия понуждает его к порядку и дисциплине везде и всегда. Да и вы уже вполне взрослый человек, можете сами вести домашнее хозяйство, в отличие от моей Веры, которая еще долго будет ребенком.

От разговоров Извеков разволновался, впал в раздраженный тон, лицо его покраснело. Оле опять стало неуютно. К чему этот рассказ? Как странно слышать жалобы подобного рода от кумира читающего Петербурга!

Вениамин Александрович словно угадал ее мысли:

– Вам, наверное, кажутся нелепыми мои стенания. Но ведь вы близкий нам человек, вам можно говорить о сокровенном. Вы были Тамаре подругой, нет, скорее сестрой. Я знаю, она любила вас, вы не должны нас покидать!

– Но я… – Оля хотела сказать, что и не собиралась оставлять дружбы с семейством, просто из деликатности не хотела навязывать свое присутствие.

– Знаю, знаю, что вы хотите сказать! Дружеское участие и все такое. Нет, этого недостаточно, чтобы разогнать мою тоску! Пустота, кругом пустота: в доме! В душе! Как страшно, когда уходит любовь, а ведь она потихоньку исчезает. Сегодня я уже не могу припомнить черт любимого лица, завтра – звука голоса или шагов. Господи, как это мучительно!

– Но разве любовь не живет вместе с памятью? – чуть слышно пролепетала Оля, потрясенная его неожиданным страстным откровением.